Отрывки из произведений П.И.Мельникова-Печерского

______________________________________________________________________

«На горах»

Книга первая. Часть первая. Глава седьмая. 

(Макарьевская ярмарка. Нижегородские купцы)

 <<<Китайские ярмарочные ряды. Акварель по фотоотпечатку. Авторы А. О. Карелин и И. И. Шишкин

Из  крупных  торговцев,  из тузов, что ездят к Макарью (на ярмарку – ред.), больше половины московских.  Оттого  на  ярманке  и  порядки  все  московские.  Тех порядков держатся  там  и  сибиряки и уральцы, народ верховый и низовый - словом, все

"городовые"  (Городовыми  как в Москве, так и у Макарья, называются купцы не московские.).  Как  и  в  московском  городе, все торговые сделки ладятся по трактирам.  И  хозяева и приказчики из лавки целый день ни ногой, но, только

что  сморкнется, только что зажгут фонари, валом повалят по трактирам. Огонь в  лавках  воспрещен,  а  в  палатках  над  ними,  где  купцы  живут, хоть и дозволяют  держать  огонь  часов  до  одиннадцати,  но  самовары  запрещены. Правда,  на  эти  запреты  никто  почти внимания не обращает, в каждой лавке ставят  самовары  и  курят  табак  безо  всякой опаски, однако ж по привычке купцы  все-таки каждый вечер расходятся по трактирам чайком побаловаться да, кстати, и дельцо, ежели повернется, обладить.

По  вечерам  и  ярманочные  и  городские  трактиры  битком  набиты. Чаю выпивают  количество непомерное. После, как водится, пойдут в ход закусочки, конечно  с  прибавленьицем. В Москве - в Новотроицком, у Лопашева и в других излюбленных  купечеством трактирах - можно только чаи пить, но закусывать, а пуще  того  винца  рюмочку  выпить  -  сохрани господи и помилуй!.. Зазорное дело!..  У  Макарья  не  то: там и московским и городовым купцам, яко в пути находящимся, по все дни и по вся ночи - разрешения на вся.  

<<<<< Старый главный ярмарочный дом

На  сто  восемьдесят  миллионов,  а  годами  и  больше  того  товару на Макарьевскую  свозится,  на сто шестьдесят и больше продается, и все обороты делаются  по  трактирам.  Лет  шестьдесят  тому, когда ставили ярманку возле Нижнего,  строитель  ее,  ни  словечка  по-русски  не разумевший, а народных обычаев  и  вовсе  не  знавший (Генерал Бетанкур.), пожелал, чтоб ярманочные дела  на  новом месте пошли на ту же стать, на какую они в чужих краях идут. Для  того  прежде  всего позаботился он выстроить огромный дом, наподобие не то  амстердамской,  не  то  гамбургской  биржи,  и  назвал  тот дом "Главным домом".  Двери  и  окна  его  разукрасил  кадуцеями  Меркурия; теперь они уж сняты...  В  верхнем ярусе Главного дома устроил семь ли восемь обширных зал да  еще  внизу  четыре  и  в каждой из них приказал быть ежедневно собраньям купцов.  Возле  зал  небольшие  комнатки для маклерских дел устроены были. И все  убрали, все разукрасили роскошно, одних зеркал больше пятисот поставили

в  Главном  доме...  Все  бы,  кажется,  было  приспособлено  к потребностям торговцев,  обо  всем  подумали,  ни  о  чем  не  забыли,  но,  к  изумленью строителя,  купцы  в  Главный  дом  не  пошли,  а  облюбовали себе трактиры, памятуя  пословицу,  что  еще  у Старого Макарья на Желтых Песках сложилась: "Съездить  к Макарью - два дела сделать: поторговать да покуликать". Поминая Петра  Великого, властный чужеземец к строгостям было вздумал прибегнуть: по его  веленью  чуть  не  палками купцов в Главный дом загоняли... Не помогло. Так  дом  и остался пустым. Благо, что лет через десять на городской стороне Оки  сгорел  деревянный летний дом, где на время ярманки живал губернатор. В пустой,  ни  на  что  не  нужный Главный дом посадили тогда губернатора – не пропадать  же  даром казенному месту. Кадуцеи с дверей и с окон сняли, может быть  потому,  что губернатору торговать не полагается. На всякий случай для биржи  оставили одну залу. И до сих пор в ней собираются разные комитеты, но торговых сделок никогда не бывает.

А  биржа  появилась-таки  на  ярманке, но сама собой и не там, где было указано.  По  всякой  торговле  было  удобно  сделки в трактирах кончать, но хлебным  торговцам  это  было  не  с руки. У них - главное дело поставки, им надо  бурлаков  рядить,  с  артелями  толковать,  в  трактир  их  с собой не потащишь.  И стали они каждый день толпами сходиться на берегу, возле моста. По  времени  хлебные торговцы не только стали тут рабочих нанимать, но и всю торговлю  свою  туда  перевели.  Хлебная  биржа  с  каждым годом становилась люднее,  густые  толпы  неповоротливых  бурлаков  мешали свободному движению людей,  обозов  и  экипажей,  и  потому  у  мостовых  перил  над  самой Окой деревянный  навес  поставили.  Стоял  тот навес на длинных шестах; в хороший ветер  его  со  всеми  людьми  могло бы сдунуть в самую глубь реки.

<<<<< Макарьевская биржа

Перевели биржу  на берег, устроили для нее красивый дом из железа, тут она и уселась. И  теперь каждый день в положенные часы сбираются туда кучи народа. Бурлаков уж  нет:  пароходство  убило  их промысел, зато явились владельцы пароходов, капитаны,  компанейские  директоры, из банковых контор доверенные, и стали в железном  доме ладиться дела миллионные. А без трактира все-таки не обошлось -  бок  о  бок  с  железным домом на самом юру, ровно гриб, вырос трех- либо четырехъярусный  каменный  трактир ермолаевский. На бирже потолкуют, с делом уладятся,  а  концы  сводить  пойдут к Ермолаеву. Там за чайком, за водочкой аль за стерляжьей селяночкой и стали дела вершать.

   

<<<<< Б.М.Кустодиев

            В трактире

Стоном   стоят   голоса  в  многочисленных  обширных,  ярко  освещенных комнатах  Рыбного  трактира.  Сверху  из  мезонина  несутся дикие, визгливые крики  цыганок  и  дрожмя  дрожит  потолок  под  дробным топотом беснующихся плясунов.  Внизу  смазливые  немки,  с  наглыми,  вызывающими  взорами, поют осиплыми  голосами,  играют  на  струнных  инструментах,  а  потом докучливо надоедают,  ходят  с  нотами  от  столика  к  столику  за  подаянием. Не чтив степенный  торговец  до  немецких  певуний,  с досадой отмахивается он от ихназойливых  требований  "на  ноты",  но голосистые немки не унывают... Не со вчерашнего   дня   знают   они,   что,   стоит   только   купецкой  молодежи раскуражиться,  кучами  полетят на ноты разноцветные бумажки... Ровно с цепи сорвавшись,  во все стороны мечутся ярославцы в белых миткалевых рубашках, с белыми  полотенцами  чрез  плечо,  в смазных со скрипом сапожках... Разносят они  чайники  с  чашками,  графинчики  с  рюмками,  пышные  подовые  пироги, московские  селянки,  разварную  осетрину,  паровые  стерлядки - кому что на потребу...  Топот  толпы бегающих  половых,  стук  ложками и ножами, говор, гомон  по  всем  комнатам  не  перемежаются  ни на минуту. Изредка раздается хлопанье пробки от холодненького - это значит сделку покончили.

Степенной  походкой  вошел  Марко  Данилыч,  слегка  отстранив  от себя ярославцев,  хотевших  было с его степенства верхнюю одёжу снять. Медленными шагами  прошел  он  в  "дворянскую"  -  так назывались в каждом макарьевском трактире  особые комнаты, где было прибрано почище, чем в остальных. Туда не всякого пускали, а только по выбору.      Зоркий  глаз  Марка  Данилыча разом приметил в углу, за большим столом, сидевших рыбных торговцев. Они угощались двенадцатью парами чая. <…>

Быстро подскочил половой и подставил стул для Марка Данилыча.

     - Чай да сахар! - молвил Смолокуров, здороваясь со знакомцами.

     -  К  чаю  милости  просим,-  отвечал  тучный  лысый купчина и приказал

половому:

     -  Тащи-ка,  любезный,  еще  шесть  парочек. Да спроси у хозяина самого

наилучшего  лянсину.  Не  то,  мол,  гости  назад отошлют и денег копейки не

заплатят.

     Что  есть  мочи  размахивая  руками,  быстро  кинулся  половой  вон  из

комнаты.

     -  Давно  ли  пожаловали? - спросил Марка Данилыча седой старый купец в

щеголеватом,   наглухо   застегнутом  кафтанце  тонкого  синего  сукна  и  в

глянцевитых  сапогах  с  напуском.  Ростом  он  был  не  велик,  но  из себя

коренаст.   Здоровое   красное  лицо,  ровно  камчатским  бобром,  опушенное

окладистой,  темно-русой,  с седой искрой бородою было надменно и горделиво,

в  глазах  виднелись  высокомерье  и  кичливая  спесь. То был самый богатый,

самый  значительный из всех рыбников - ОнисимСамойлычОрошин. Считали его в

пяти  миллионах  -  потому  великий  почет  ему  отдавали,  а  ему  на  всех

наплевать...

     -  Вечор  только  прибыли,-  кладя  на окошко картуз, мягко, приветливо

ответил  Орошину  Марко  Данилыч.-  Вы давненько ли в здешних местах, Онисим

Самойлыч?

     -  Шестой  день  без  пути  здесь  болтаемся. Делов еще нет. Надоело до

смерти! - молвил Орошин.

     - Без того нельзя,- заметил Смолокуров.

     -  Вестимо, нельзя,- отозвался Сусалин Степан Федорыч, тот лысый тучный

купчина, что первый встретил приветом Марка Данилыча.

То  же  промолвил  Иван Ермолаич Седов, бородастый широкоплечий купчина лет  пятидесяти,  богатырь богатырем... Поглядеть на него - протодьяконом бы реветь  ему, ан нет: пищит, визжит, ровно старая девка. Был тут еще Веденеев Дмитрий  Петрович,  человек  молодой,  всего  друго  лето стал вести дела по смерти  родителя. Посмотреть на него - загляденье: пригож лицом, хорош умом, одевается  в  сюртуки  по-немецкому, по праздникам даже на фраки дерзает, за что  старуха  бабушка  клянет  его,  проклинает всеми святыми отцами и всеми соборами:   "Забываешь-де   ты,   непутный,   древлее  благочестие,  ересями прельщаешься,  приемлешь  противное богу одеяние нечестивых...". Капиталец у Веденеева  был  кругленький:  дела он вел на широкую руку и ни разу не давал оплошки;  теперь  у  него  на  Гребновской караван в пять баржей стоял... По молодости  Веденеева  старые  рыбники  обращались  с  ним  немножко свысока, особливо  Орошин.  Хоть  Марко  Данилыч  негодовал на Меркулова за то, что с колонистами  водится  и  ходит  в  кургузой  одежде, но на богатом Веденееве будто и не замечал ее...

И  Орошин  и  другие  рыбники  Митенькой  звали  Веденеева,  хоть  этот Митенька  ростом был вершков тринадцати, а возрастом далеко за двадцать лет. Но  как не был еще сполна хозяином, хозяйкой то есть пока не обзавелся, то и оставался  покудова  Митенькой.  Он кой-чему учился, видел пошире, глядел на дела  пояснее,  чем  старые  рыбники.  Родитель  его,  не то чтобы по своему изволенью,  и  не  то  чтоб по желанью сына, а по приказу губернатора, отдал его учиться в Коммерческую академию.

Заметив  в  маленьком  Веденееве  способности,  начальник губернии безо всяких  обиняков  объявил его отцу, что не утвердит за ним каких-то выгодных подрядов,  ежели  не  пошлет  он  сына  учиться  в академию. Подряд, по всем расчетам,  должен был озолотить старика,- делать нечего, свез сына в Москву, не  слушая  ни  вопля жены, ни проклятий матери. Новым человеком воротился в свой  город  Дмитрий  Петрович.  А  приехал  он  на  родину  уж единственным наследником  после  умерших  вскоре один за другим отца, старшего бездетного брата  и  матери.  Хоть  и  молод,  хоть  и  ученый,  а  не  бросил  он дела родительского,  не  порвал  старых  торговых  связей,  к старым рыбникам был угодлив  и  почтителен,  а  сам вел живую переписку со школьными товарищами, что   сидели  теперь  в  первостатейных  конторах,  вели  широкие  дела  или набирались  уму-разуму  в  заграничных  поездках...  Старого  закала рыбники понять  не  могли,  отчего  это  у  Митеньки так все спорится, отчего это он умеет  вовремя  купить,  вовремя  продать,  и  хоть  бы  раз  споткнулся  на чем-нибудь.  "Счастье, видно, такое,- говорили они,- такой уж, видно, талант ему от бога дан, а все за молитвы родительские".